[sweetrosemary]

Шикарный, крышесносный фик. Рек, рек, рек. Всем.

22.02.2012 в 11:13

Пишет  МКБ-10:

Richard Brook Fall
апдейт, ибо комментарии, эпиграфы и визуализация Брука в образе (я люблю этого актеришку) и Генри Фишгарда

Название: Richard Brook Fall
Автор:  МКБ-10
Бета: [J]ElviSStrip[/J]
Персонажи: Ричард Брук, Джеймс Мориарти, в эпизодах - Генри Фишгард, Китти Райли, Людмила Дьяченко, другие
Жанр: ретейлинг, джен, немного неграфического слеша
Категория: POV Ричарда Брука
Рейтинг: R
Размер: миди (17 000 слов)
Дисклеймер: ничего, кроме сломанного мозга, не извлекаю, спасибо Моффату и Гэтиссу за наше счастливое детство!
От автора: "Ричард Брук - актер, нанятый, чтобы изображать Мориарти", - говорят нам в сериале. И это действительно так. Вот только Мориарти - совсем не тот, кого нам показали. Посвящается [J]ElviSStrip[/J], моему второму Я)

There wanst was two cats of Kilkenny
Each thought there was one cat too many
So they fought and they fit
And they scratched and they bit
'Til instead of two cats there weren’t any.

Теперь я могу понять, как один человек ложится вместо другого под гильотину –
только ради того, чтобы на несколько мгновений получить возможность сыграть
совершенно исключительную роль, ради того, чтобы создать высочайшее,
выдающееся произведение искусства.
Роберт Хайнлайн. Двойная Звезда.

Кто-то сказал когда-то давно, что людям свойственно убивать тех, кого любишь.
Что ж, верно и обратное. Когда у тебя во рту пистолет, и ты сжимаешь зубами его ствол,
говорить удается только одними гласными. Нам осталось жить не более десяти минут.
Чак Паланик. Бойцовский клуб.

- Я не уверен, что смогу записать достаточно... Черт, да я вообще не уверен, что смогу записать это. Что успею. У меня дрожат руки (стрессорный тремор, так это называется) и я не попадаю по клавишам. Ничего. Это все - чтобы успокоиться, просто чтобы успокоиться. Я не претендую на знание истины. Я просто знаю чуть больше, чем остальные 99,9 процента участников этой постановки. Хотел написать: комедии с переодеваниями, но тут дело серьезнее. Это вроде циркового трюка с близнецами. Никогда не любил цирк. Театр – да. Телевидение – чуть меньше, там столько возможностей (грим, свет, эффекты картинки), и при этом совсем нет отдачи, ты словно говоришь с зеркалом... Сейчас я говорю с белоснежной вордовской страницей.
Мне заблокировали любой доступ в Интернет. Да и просто подключить этот видавший виды ноутбук, который я отыскал в нижнем ящике стола, оказалось непросто. Но я справился. Это семейное. В конце концов, мой брат совсем неплохо разбирается в компьютерах. У меня должно было получиться. Иначе здесь, наедине с пятью мониторами, демонстрирующими с разных точек обзора крышу госпиталя Св.Варфоломея, я бы точно сошел с ума. Сейчас я пытаюсь привести мысли в порядок и начать свой рассказ. Получается плохо. Я пишу один и тот же абзац и бесконечное количество раз стираю его. Глупости. Перфекционизм. Мне просто нужно описать это. Я не особенно надеюсь, что мои записи попадут в чьи-либо руки. Так что нечего стесняться. Начнем.
Мое имя Ричард Т. Брук. Я родился в Килкенни, Ирландия, в 1976-м. Учился в Килкенни-колледже, затем переехал в Дублин. Стандартное начало стандартной автобиографии. Я рассказал бы о своем детстве, обычном детстве «котят из Килкенни», о брате, который был еще более мечтательным, чем я, о первых ролях в шекспировских пьесах, которые шли на открытом воздухе в парке Спрингхилл. О премии Гейтского театра, которую я так неожиданно получил, после нескольких выступлений. В отличие от брата, в Дублин я отправился как в неизвестность. Он учился в Гриффитсе, я же перебивался случайными заработками, пока меня не заметили в Гейт. «Отличное начало, - подумал я. – Начало большого пути». И я не ошибся. Правда, ни в Гейт, ни в Эбби у меня не было крупных ролей.
Потом я получил предложение от TV3. Комедийный сериал, роль второго плана.
«Отлично», - подумал я. Так продолжалось шесть долбанных лет. Роли уборщиков, разносчиков пиццы, маменькиных сынков, итальянских эмигрантов... Почему они решили, что у меня внешность типичного эмигранта?!
Я старался держаться. Я убеждал себя, что роли второго плана – не приговор. Что это не навсегда. Я перебрался в Лондон и обивал пороги театров и телекомпаний. Мои портфолио валялись на столах во всех отделах кадров. И мне повезло... Одна роль, другая. Ирландский акцент? Я избавился от него, посещая платные курсы. Я взял себя в руки. И вот я уже на экране. Снова маленькие роли, несколько сериалов, детские телепередачи...
Мне жаль детей, которые верили сказкам, что я читал. Потому что мои глаза наверняка говорили: я на грани, сопливые вы ублюдки, я готов расколотить все эти камеры, разорвать по листку эту проклятую книгу, которая должна учить вас добру... я не верю в добро! Я неудачник, который не верит в добро, милые крошки! Я хочу оваций, хочу признания, я хочу, я умею работать... Почему этим уродливым големам Дэни Бойла рукоплещет публика – каждый день, каждый божий день, а я должен обходиться ролью кузена Чарли без слов? О, я продал бы душу дьяволу, только чтобы стоять в свете софитов, обливаясь потом, и улыбаться, как триумфатор, после очередного поклона...
Мне кажется, я сам накликал беду этим своим отчаянием... Я суеверен. Помяни черта – и он явится.
Он и явился. Он говорит, что заметил меня давно. Говорит, это было фантастическое везение. Моя профессия, моя ограниченная известность, мое имя и мой брат. У него потрясающая способность к ассоциациям. Я почти уверен, невероятный план, который вот-вот приведет его на крышу госпиталя Св.Варфоломея, сложился в его голове в ту нашу первую встречу. По телевизору увидеть он меня не мог – он не смотрит телевизор. Стало быть, театр. «Предательство» Пинтерса, моя самая крупная роль. Я предчувствовал что-то такое, когда шел на сцену. Каждый раз, каждый чертов раз, до самого конца сезона!
А потом мне пришло письмо. Оно сразу же попало в спам, но я регулярно проверял корзину — в спаме могли затеряться приглашения от агентств или фотостудий, а я не брезговал ничем. После закрытия сезона мне едва хватало денег, чтобы заплатить за квартиру, и я уже пару раз брал в долг у брата.
«Дорогой Ричард Брук, - обращались ко мне аккуратным курсивом. - Думаю, у меня есть предложение, которое вас заинтересует. Это специфическая работа, исполнить которую не составит труда человеку с вашим талантом и вашей внешностью (упоминание о внешности почему-то мне очень польстило). Однако специфика ее заключается не в сложности, а в особом характере актерской игры — театр одного актера, если хотите, и одного зрителя. Подробности следующим письмом. Если предложение вас заинтересовало, оставьте пометку о прочтении, и с вами свяжутся. До скорой встречи. М.»
А внизу стояла приписка с суммой гонорара, и, клянусь крестными ранами Спасителя, там была шестизначная сумма!
Все это меня насторожило и разозлило. Если это шутка, то шутка глупая... Нарочитый канцелярский тон был неприятен, словно мой потенциальный импресарио старательно выдавливал из себя этот текст и хихикал в кулачок над простофилей Бруком... Не знаю, чувства были смешанные. Я долго сидел, глядя в экран нетбука, водил подушечкой пальца по тачпаду и никак не решался нажать «Прочитано». А потом дернул плечом: что я теряю! - и отправил отчет о доставке. Что я терял, в самом деле? Это же глупый спам от неизвестного шутника... С этими мыслями я запустил антивирус и забыл о письме.
Но на следующий день с этого же адреса (ничего не значащий [e-mail]) пришло новое. Тот же аккуратный шрифт, то же Dear Richard, только текста гораздо больше. Меня благодарили за ожидание и надеялись на сотрудничество. Мне в красках описывали новую работу, не говоря о ней ничего конкретного. Писали о главной роли, о высоком гонораре... Мне все больше казалось, что это проверка. И что я должен сделать что-то единственно верное, чтобы ее пройти. А самое главное — я общался не с роботом, правда. С живым человеком, который многое обо мне знал. Это я понял по вкрапленной в текст поговорке «wild cats of Kilkenny» (о театрах, которые потом будут за меня сражаться). Я любил эту поговорку — будто о нас с братом, и песенку, которую на этот сюжет написал Шон МакГоэн. А еще в тексте была перефразированная цитата из Хайнлайна. Совпадение? Быть может. Но я напрягся. Испугался. И... это было противное чувство в желудке, вроде того, которое возникает в самолете и на американских горках. Предчувствие падения. Или взлета.
Ни на это письмо, ни на следующее (с планом моего «турне») я не ответил. Но я читал их, хотя стоило бы удалять. А потом мне прислали синопсис сценария.
Мне стало плохо, когда я это увидел. По-настоящему плохо. Я открыл документ, включил ночник над кроватью и лег в постель с нетбуком на животе. Меня мутило.
Потому что, по большому счету, сценарием это не было. У меня на руках сейчас находился распланированный посекундно, до малейших деталей конспект преступления. Я был насторожен, как испуганное животное, и мне сразу же бросились в глаза слишком реальные даже для кино названия улиц и кафе, номера домов, телефоны, электронные адреса. Среди статистов мелькали смутно знакомые мне имена (я точно знал одну из телевизионщиц, которой отводилась роль жертвы).
Первое действие открывалось цитатой из «Двойной звезды», и это было как удар по глазам. Слишком реально, чтобы быть правдой, слишком бредово, чтобы ей не быть.
Я прочитал синопсис от первой строки до последней. Если вы когда-нибудь собирали заметки о гениях или об убийцах, вы должны понимать, каково это. Вещь, набранная мелким простеньким шрифтом, с разрядкой на ремарках, была абсолютно, пугающе гениальной. Полная театральных излишеств история о нелепых смертях, но ведь и Шекспир писал о том же! Над каждым трупом склонялась тень убийцы, а в конце мы, конечно же, узнавали его имя, внешность, мотивы... И оставались в недоумении – зачем умирающему старику понадобилось забирать столько жизней? Он, кажется, не плохой человек, он не зол, он болен. Почему он становится киллером? (место для режиссерской трактовки) И – самое главное – как он заставлял своих жертв принимать яд?
Однако сцена пустеет, занавес опускается над умирающим в корчах преступником (в голове лопнул какой-то сосуд, аневризма), и только по стене в направлении зрителей скользит аморфная тень, очертаниями напоминающая паука...
Внезапно где-то под боком ожил и разразился веселой мелодией мой телефон. Я едва не подпрыгнул в кровати.
Смс. Номер заблокирован.
Впечатляет, да? Файл будет уничтожен через 3 секунды.
М.
Я ни черта не успел сохранить, файл и правда сожрал неизвестный вирус, который потом не сумела найти ни одна программа.
Пиликанье повторилось.
Если хотите получить весь сценарий, отправьте сообщение о прочтении.
М.
Я без колебаний нажал «Прочитано».

Это был роман! Роман по переписке и напряженная работа над сценарием. Иногда мне казалось, что я схожу с ума, уже сошел, но когда я читал куски его текста с новыми виртуозными смертями, ощущения падения-полета не покидала меня. Он писал талантливо, умно. А главное – это было реальнее некуда.
Мне нравилось вот что: пусть он не интересовался моим мнением, не считался с замечаниями (глупыми и высосанными из пальца, признаю, текст был совершенен), я был ему нужен! Я, «разносчик-пиццы-маменькин-сынок-итальянский-гастарбайтер» Ричард Брук! Это вселило в меня такую уверенность, что я ответил отказом на предложение сняться для рекламы малоизвестного бассейна (в окружении мелких детишек и в обнимку с моделью, которой потом в графическом редакторе заретушируют целлюлит).
По утрам я все еще начитывал на студии сказки, и мои глаза говорили: «Я счастлив, я охренительно счастлив! Радуйтесь за меня!» Пожалуй, в эти дни я сильно перебарщивал с кокаином, но мне нужен был какой-то допинг, чтобы оставаться все в том же приподнятом настроении. Я балансировал на грани эйфории и страха и почти не реагировал на внешние раздражители. Так продолжалось дней пять, может быть, четыре.
Он возник из ниоткуда. Сел со мной в такси, хотя я ждал вовсе не его. Шофер, не спросив дороги, медленно тронулся с места.
- Эй! Эй, стойте!
Но мне не ответили. У него было лицо смертельно скучающего человека. Психопата. Виктора, мать его, Франкенштейна.
-Доброй охоты, мистер Брук, – сказал он развязно. А за окном мелькали огни чужого района, и таксист все не оборачивался. Я схватился за телефон.
- Нет-нет, не стоит поднимать панику, - он лениво махнул рукой в кожаной перчатке. – Мы ведь, кажется, знакомы.
- Вы..?
Ухмылка. Веселая такая... Страшная.
Это напоминало сцену из боевика. Или, если хотите, из фантастического детектива Хайнлайна. Из пресловутой «Двойной звезды».
Все и впрямь было банально – ночной город за окнами, растекавшийся неоном по стеклам, незнакомый человек на сидении рядом, таксист, не обмолвившийся с пассажирами ни словом... У меня тряслись поджилки, тошнило от кокса и предательски слезились глаза.
- Нам нужно обсудить детали, Ричард.
- Я...
-...не бойтесь так. Я хочу подписать с вами контракт всего лишь на пять выступлений, каждое из которых принесет вам немалую сумму.
- Это ведь... реальные убийства! Я проверял, эти люди действительно существуют.
Все мое восхищение им было забыто. Я боялся, меня тошнило, и руки дрожали. Стрессорный тремор.
- О да, - улыбнулся он. – Реальнее некуда. Но и слава у вас будет реальная. Вы ведь примеряли на себя главную роль, пока читали сценарий...
- Это чудовищно!
- Да.
- Умрут люди...
- Люди умирают каждый день.
- Вы сумасшедший!
- Вы даже не представляете, Ричард, как близки к истине...
- Остановите! Остановите немедленно! Я хочу выйти!
- Отлично. Сейчас вы выйдете, кстати, вот ваша улица. Заберете свои мечты о славе – и пойдете домой, к пиву, коксу, несвежему белью и несвежему любовнику, который вам изменяет. И знаете, почему? Ему осточертели ваши высокие отношения и разговоры об искусстве. Он хочет трахаться, Ричард Т. Брук, как это не парадоксально, а не слушать ваши жалобы.
- Вы следите за мной? – я запаниковал. Чувствовал себя зверьком в мышеловке, которому уже нахрен не нужен жалкий кусочек сыра.
- Не слишком тщательно, - ответил он самодовольно. – Так, уточнил некоторые факты. Мне не нужно шпионить за вами, чтобы угадать ваши глупенькие мыслишки... Но слушайте. Театр одного актера в реальном времени. Буффонада и трагедия под одной обложкой. И вы – центральный персонаж. Персонаж гениальный, безумный. Не человек, а паук в центре сети. Криминальной сети с тысячью нитей... Как вам сцена в Тауэре?
- Лучшая... – выдавил я. А он продолжил, будто не слыша:
- Вот и ваш дом. Света нет. Еще бы, ведь вы на спектакле. Проверьте карманы вашего друга... Удивительно, с чего бы ему покупать фосфоресцирующие презервативы, вы же их терпеть не можете!
Я попытался что-то сказать, но не смог. Выбрел из такси, словно в трансе, меня трясло, и руки дрожали, как со мной всегда бывает от сильного волнения. Машина рванула с места и я, как не пытался, не сумел запомнить номер.
И только значительно позже, уже после бурной сцены с Джорджем, рассеянно раздеваясь, я заметил выпавшую из кармана джинсов визитку.
«Джеймс Мориарти, - значилось на ней. – Преступник-консультант».
Там были номера и новый адрес электронной почты, уже не настолько безликий, а заглавная буква его монограммы состояла четырех скрещенных шпаг. Это так напомнило мне детские игры в шпионов, что я не смог сдержать смеха, быстро переросшего в истерику.

Все это сильно выбило меня из колеи. Я шарахался от любого звонка, смски, даже телевизор включать боялся. И шум проезжающих под окнами автомобилей нагонял панику и тоску. Выспаться я не смог, а утром собрал щеткой осколки разбитой во время ссоры с Джорджем посуды в пластиковый пакет, выбросил в ящик для непищевых отходов и поехал к Джиму. На автобусе, разумеется. Помимо новой фобии — боязни такси — у меня попросту не было денег.
Джим у меня чудо. Мой брат-близнец. Думаю, я здорово порчу ему жизнь своим существованием, даже теперь. Господь намудрил со мной, но исправился на Джиме: у него нет моих недостатков, он не актер и не гей, он славный малый, хотя и очень скромный, выпускник Грифитса с отличием, ай-ти специалист, и ему действаительно очень нравилась та девушка из Бартса, Молли... Во всяком случае, он пару раз о ней упоминал, очень тепло. Правда я и не нуждался в его комментариях, все, что я должен был знать о нем, было в сценарии: «Джеймс Брук, 35, пытается ухаживать за Молли Хупер...»
Все. Включая лимфосаркому легкого, о которой он никому еще не говорил.
Я не верил, честное слово, я не верил до последнего. Но в тумбочке я заметил плохо спрятанные рентгеновские снимки, и у него была одышка. Думаю, какие-то осложнения после биопсии.
Мы обнялись, прошли в его маленькую захламленную гостиную, он все пытался узнать, как у меня дела. Неплохо, - уверял я с самым беззаботным видом, - чудесно. Знаешь, эти детские передачи – отличная школа для тех, кто хочет пройти все азы. И реклама бассейна, как я мог забыть про рекламу бассейна. - Ну хорошо, если так. Ты точно в порядке? – Конечно, я в порядке, Джим.
Я украл у Джорджа немного денег (я не искал у него по карманам те презервативы, правда, я наткнулся на них случайно, но раз уж он все равно водил меня за нос, я решил получить компенсацию) и купил нам выпивки – хорошего джина, а у брата нашелся лед. Не знаю, можно ли ему было это, с лимфосаркомой, но он выпил. Комната у него была пыльная, но светлая, с большими окнами, на полу разбросаны провода, в углу глухо бубнил телевизор.
Мы забрались с ногами на маленький диван, пили джин и довольно жмурились от солнца. Оказавшись рядом, близнецы всегда повторяют жесты друг за другом. Это делает ближе.
«...череда громких «серийных самоубийств». Убийца, которым оказался пятидесятичетырехлетний водитель такси, заставлял своих жертв принимать яд, угрожая пистолетом...»
Приятный голос диктора всадили мне в висок, точно шило.
- Джим, сделай громче.
- Что?
- Громче.
Он послушался, долго искал пульт, оказавшийся под подушкой. Я в это время уже прильнул к экрану, вслушиваясь, всматриваясь. Кадры с места преступления (колледж, название которого не указали, но которое я знал наверняка, так же, как и имя седого кэбмена с заячьими зубами), представительный инспектор, дающий интервью, вещи жертв, их убитые горем родные, коллеги...
Я сполз на пол перед телевизором и сделал крупный глоток прямо из бутылки.
- Что с тобой? – забеспокоился Джим. – Там был кто-то из твоих знакомых? Та женщина..?
Я опомнился.
- О нет. Просто занятная история. Это повтор?
- Да, субботний выпуск. Занятная, ты сказал?
- Когда это случилось?
- Я не знаю... Во вторник, кажется...
Я посмотрел на брата. Я долго-долго смотрел на него, то просто так, то через стакан, который все же взял с пола. Почему я не понял, что он болен? Почему я думал только о себе, накокаиненый по самое не хочу, в постели с Джорджем, которому пятьдесят (врет, что сорок шесть), обнимающий тощих актрис в рекламе шампуня? И почему мне больше не страшно?
«Явление второе. Госпиталь Св.Варфоломея. Джеймс Брук уходит, появляется Ричард Брук, он одет так же, как брат, и держится чуть застенчиво» - в сценарии эта ремарка была моей любимой.
- Что-то не так?
- Да нет же. Слушай, Джим... как тебе идея слетать в Новую Каледонию, а?
Мое решение, мое чертово «да», моя подпись кровью под этим контрактом не были спонтанными. Я обдумал все, я хотел отказать ему, правда. И даже не заячьи зубы кэбмена-убийцы, о котором я знал все, вплоть до имен детей, были причиной моего «да».
Он ведь умер не из-за аневрезмы. Я дослушал передачу до конца, там было «застрелен подельником на месте преступления», кажется так. Сценарий не был игрой, он был живым, подвижным, в нем было место импровизации. Самолету до Новой Каледонии там тоже было место.
Но самое главное... где-то в толпе, среди мелькающих лиц и спин, я увидел его. Человека, который ехал со мной в такси. Человека, которому было нужно другое – мое – лицо.
Нужен я.

Мне трудно рассказывать, я все время сбиваюсь на какие-то незначительные мелочи. Я никак не могу успокоиться.
Корпорация «Янус» была его любимым детищем, этакой коробкой фокусника (я уже писал, как не люблю цирк?) с тысячью мелочей для магических трюков: катастроф, где машины не взрывались, а люди не умирали, самоубийств, после которых никому не нужно было промывать желудок, ведь глюкозой нельзя отравиться, судебных лабораторий, где тело признавали вашим, а вас – погибшим. Идеальный способ начать все с чистого листа, не так ли? Если бы Белоснежку угораздило родиться в наше время, охотник, принесший ее мачехе сердце кабана, без сомнения, работал бы на «Янус».
Я думал, это сеть авиакомпаний. Потому что самолетом одной из них Джима увезли в Новую Каледонию (я не успел с ним попрощаться). Но были еще «Машины Януса», центр независимой экспертизы «Янус», клуб парусного спорта «Янус», сотни малоизвестных и абсолютно легальных компаний во всех уголках земли. Идеальный бизнес. Никем не занятая ниша. Мне нужно было знать их все. Документация, оффшоры, посредническая деятельность...
- Я не смогу, - пролепетал я, отталкивая очередную легшую на стол папку. – Я актер. Актер. Не финансист, не трейдер... Мне никогда в этом не разобраться!
- Ты актер, - согласился он. А потом подбросил папку, и на нас обрушился дождь из бумаг.
В разбитые окна электростанции в Баттерси, где мы репетировали, то и дело влетал ветер, и он разнес отчеты и сводки, и сметы, и досье по всему громадному гулкому помещению.
Я неуверенно рассмеялся. Он засмеялся тоже.
- Ты актер, - повторил он с улыбкой, но закончил уже гневно, почти срываясь на крик, - но ты играешь меня, маленький нищий Том! Пусть где-то бродит голодный принц Эдуард, но горностаевая мантия пока на тебе! И уж прости, колоть орехи большой королевской печатью тебе никто не позволит. Ты будешь играть идеально, или окажешься на улице.
Он так и сказал, клянусь Иисусом, он всегда так говорил. Иносказаниями, оговорками, притчами. Как будто я должен был понять. Я и понимал. Ну, я так думал. На самом деле понять все его метафоры способен был лишь человек с таким же багажом знаний, что и у него, с такой же способностью создавать тысячи тысяч ассоциаций и вычленять верную.
Бумаги собирал не я, кто-то из его незаметных «нянек», которые всегда рядом, хоть их и не видно. Позже я даже научился выделять их из толпы. Может, он и не совсем ошибался насчет меня, во всяком случае, войдя в роль, я и сам не заметил, как начал разбираться в нитях его хитроумной паутины. «Еще раз, Брук, еще раз!» - требовал он, и я с ухмылкой безумца раз за разом повторял текст. «Больше импровизации!» - и я входил в раж, я орал на своих воображаемых партнеров по представлению (как правило, за них читал текст он – или приглашал кого-то из эскорта, у него ведь постоянно не хватало времени дослушать сцену), шептал, рычал, визжал, кривлялся.
- Ты дьявол, - как-то выдохнул он, очень довольный.
- Я знаю, - ответил я голосом Мориарти, созданного нами злого гения. Пожалуй, у такого, каким играл его я, не будет монограммы из скрещенных шпаг (также, как у истинного Мориарти не было ирландского акцента), но будет галстук от ***. Такова уж моя трактовка. Он привнес в мой образ еще одну деталь (кроме концепции, разумеется, и манеры говорить иносказаниями). Он сказал:
- Знаешь, мне нравится, что ты похож на змею. Маленькую смертоносную змейку, и у тебя иногда чуть покачивается голова, как у змеи перед броском. Делай так почаще.
Интересно, ты что, охотился на змей, - спрашиваю я.
- Мне рассказывали.
Я присвоил этот жест, отрепетировал перед зеркалом и сделал полностью своим. Ему понравилось. Я на многое был готов, чтобы ему нравилось. Шуты при королях не боятся задавать вопросы, которые могут прийтись монарху не по душе, но я не сразу решился сформулировать, просто сформулировать свой. Наконец я собрался с духом, это было на той же электростанции – в нашем любимом репетиционном зале, куда даже привезли фортепиано.
- Почему, - спросил я, - ты не можешь работать открыто, со своей собственной внешностью?
- Кроме того, что я уродлив?
- Перестань.
- Ах, не нужно меня утешать! – он театрально воздел руки к вискам. – Хотя можешь сказать, что я тебе нравлюсь, это приятно.
- Тебя преследуют?
Он сел, закинув ногу на ногу, и взглянул очень серьезно, темными в полумраке глазами. Словно пытался проесть меня взглядом насквозь и посмотреть, что внутри. Словно проверял, можно ли мне доверить что-то. Что-то очень важное. Каким же я был ослом! Как безумно хотел этого тогда – стать хранителем его тайн. Могилой его тайн. Ей я и стал...
- Да, - сказал он. Кивнул в такт своим мыслям. – Да.
- Интерпол? МИ-5? Международные террористы? Кто?
- Шерлок Холмс. Человек, который сделает все, чтобы я исчез, если вспомнит меня.
- Он тебя не помнит?
- Он вспомнит. Я напомнил ему о себе.
Так я впервые услышал от него о Шерлоке Холмсе. В сценарии он не был ключевой фигурой, «Детектив», резонер с моралью, монотонно сообщающий разгадку в самом конце. Мой босс, кажется, хотел бы, чтобы его, этого зловещего детектива, не было и в реальности. И, боюсь, я начинал хотеть того же.

Что он проделал со мной? Как успел внушить эту сумасшедшую преданность, это желание расправиться с его врагом собственными руками? Господи, конечно, не гипноз. Не лингвистическое программирование. Не... черт, да никаких технологий, они были ему не нужны. Есть одна очень древняя штука – любовь. Ее нужно применять дозировано, так в старину давали мышьяк... В пище, в воде. Главное, замаскировать привкус синильной кислоты, и все получится. Отравленный даже не поймет, что отравлен, пока медленно не сойдет в могилу.
- Исчез? Ты имеешь в виду, он убьет тебя?
- Когда я говорю «исчез» я подразумеваю, что исчезну. Продолжай, Ричард. Завтра твое первое выступление.
А потом он говорит:
- Выспись хорошенько.
И благодарен ему за «Ричарда» и за эту заботу (хорошего мальчика о своей дорогостоящей игрушке).
Завтра Ричарда уже не будет. Будет Джим. Моя первая роль. Я давно уже отвечаю на письма и рассылаю имейлы с угрозами и увещеваниями, но на публике появлюсь впервые. Засыпая, я бормочу: «Мориарти...»
А потом понимаю, что говорю «Шерлок».
Молли Хупер не может хоть раз не упомянуть Шерлока Холмса в разговоре. Прежде, чем завязать беседу, я удрученно думаю, что моему скромняге-брату все равно ничего бы не светило. А потом чуть нервозно, чуть неловко улыбаюсь Молли – и напрочь забываю о том, что меня зовут не Джеймс Брук. Кстати, мою фамилию она так и не спросит.
Молли уютная. Обожает котят и считает, что девушке, работающей в морге, лучше почаще улыбаться — никто ведь не любит унылых «мясников». И она права, но лишь отчасти. Ее приклеенная дерганная улыбка действует отталкивающе. В ней есть что-то неправильное. Я не о скошенном набок рте, не о небольших блеклых глазах, внешность у нее самая заурядная, и это... то, что нужно. Будь она актрисой, ей с легкостью удавались бы характерные роли. Идеальная манекенщица — вешалка без груди и лица, идеальная актриса — безликая серая мышь. При доле таланта она одинаково хорошо играла бы и роковых красавиц, и матерей с натруженными руками... И эта доля таланта в ней, кажется, есть. Молли Хупер меня пугает, пока я не списываю это на нервозность от непривычной работы — играть двадцать четыре часа в сутки с перерывами только на сон. Даже в ванной, даже один, я был Джимом Бруком.
И вот Молли в голову стучится отличная идея: каждая девушка, которая хоть раз была безответно влюблена, хочет, чтобы ее ревновали. Об этом пишут в женских журналах и советуют по телевизору. Я — идеальный кандидат на роль бой-френда. Она познакомит меня с одним парнем... пусть он знает, что у нас служебный роман. Ну да, говорю я. Я давно хочу познакомиться с этим типом. С этим Шерлоком, мать его, Холмсом, без упоминания о котором не обходится ни один ленч в столовой. «И ни одна репетиция в Баттерси», - мысленно добавляю я.
Что в нем такого, интересно?
Она с приклеенной улыбкой смотрит на меня в лаборатории, маленькая мстительница за свои неоправдавшиеся надежды, за выпитый в одиночку невкусный кофе. В лаборатории ярко и бело.
Я хотел бы, чтобы там был полумрак, нет, абсолютная темнота. Чтобы вырубили свет, звук, все. В детстве мама говорила мне, что с перепугу я похож на мышонка. Боюсь, так оно и есть.
Я что-то говорю, чуть стесняясь, забывая реплики, я стараюсь подойти поближе, чтобы убедиться: он — не моя галлюцинация.
Он — не галлюцинация. Пахнет реактивами, немного сыростью, немного потом, резким парфюмом, городом, кофе, собой.
- Джим, это Шерлок Холмс.
Молли много о вас рассказывала, говорю я чистую правду. Правда — лучший друг лжеца. Он смотрит, не узнавая. Равнодушно, сквозь, только на дне зрачков что-то сродни затаенному детскому страху. Я волнуюсь еще больше, едва ухитряясь справляться с собой, и наконец роняю что-то с лабораторного стола (даже если напрягу память, не вспомню, что).
Я панике. Я силюсь понять, что это за глупый розыгрыш! Мне хочется заорать: Какого черта ты это делаешь?! Но я профессионал и до конца доигрываю роль. Кажется, только это (даже на поклон выходи еще в образе) и спасает меня.
Не помню, как ушел из лаборатории. Очнулся в мужском туалете на первом этаже, поливая лицо водой. Мне снова, как при любом сильном стрессе, было физически плохо. Отключка. Три минуты в полной прострации. Хорошо, что у меня еще есть время, чтобы с рабочего компьютера (вот удивились бы мои коллеги, узнав, чем занимается ай-тишник Джим вместо сетевых игр) синхронизировать отправку сообщений на пейджер жертвы.
Я подставлял ладони бегущей воде и силился понять.
Он не узнал меня? Почему? Просто скучает и играет в параноика, которому нужно чужое лицо, чтобы развлечься? Бред. Он никогда меня не видел. Я умею читать по глазам. Этот человек смотрел на меня первый раз в жизни.
Тщательно умывшись, я глянул в зеркало на свое мокрое жалкое лицо. Огромные мышиные глаза Джимми Брука уставились на меня.
Бинго!
Они близнецы, понял я. Они родные братья и ненавидят друг друга до дрожи. Это все объясняет. Ха. Какая-то мыльная, мать их опера. Цирковой трюк с по-разному одетыми близнецами, не лишенный, однако, некоторого изящества. Я хихикнул. Я почти успокоился. Нет, все же с Мориарти следовало бы содрать компенсацию за тот шок, который я пережил, но он по-своему прав. Знай я о втором брате, никогда и ни за что не согласился бы на эту авантюру. Ну а теперь мне уже до смерти интересно...
Шерлок Холмс покинул Бартс через пятнадцать минут после моего бегства из лаборатории. Я лежал грудью на перилах главной лестницы и наблюдал с ухмылкой, как он уходит. А потом отправился в кабинет, где, надев наушники, мог спокойно прослушивать телефонные разговоры, притворяясь увлеченным он-лайн рпг и сочной музыкой P!AtD.

Цок-цок-цок, с таким звуком он вышагивал по пыльному бетонному полу. Я сидел на вертящемся табурете за фортепиано и лениво разглаживал лацкан новехонького шикарного пиджака. Носить такие — целое искусство. Но для роли, которую я исполнял, не нужно было быть безупречным в костюме от известного дизайнера. Нужно было выглядеть молоденьким нуворишем, еще не утратившим способности с хрустом перегрызать глотки...
Когда я вхожу в роль, я растворяюсь в образе, я перестаю быть собой. Только поэтому я не начал с расспросов.
Он оглядел меня с довольным видом.
 Завтра. Полночь. Бассейн. С тобой будет Моран.
 Бассейн?
 Бассейн. Думаю, ты неплохо развлечешься.
Он взглянул на меня с леденящей веселостью, от которой становилось холодно, будто я голый стоял на ветру, и поставил прямо на крышку фортепиано пару старых, но чистых кроссовок.
 Что это?
 То, что тебе нужно знать. Обо мне и о Шерлоке Холмсе.
Я улыбнулся, чуть прикрыв глаза. Лестно было думать, что я сунул нос в его тайну. В животе приятно защекотало, когда я спросил тихо и томно:
- О тебе и твоем брате?
Сначала я не понял, что его так развеселило. Скульптурные губы разъехались в ухмылке, в уголках глаз собрались морщины. Он хмыкнул, он прикрыл рот рукой, он закашлялся, а потом разразился хохотом поистине гомерическим — или дьявольским, потому что под высокими потолками его смех раскатился громким утробным эхом. Он хохотал до слез, вытирая щеки тыльной стороной руки, его буквально корчило от смеха.
- О господи, брат! – он оперся о крышку инструмента, все еще вздрагивая. – Брат!
Я смотрел на него почти в ужасе. Меня едва не парализовало от страха и недоумения.
- Нет? – спросил я шепотом, но собственный голос все равно показался слишком громким.
- Конечно же, нет, боже правый!
- Но вы... вы так сильно похожи. Я... принял его за тебя, там, в Бартсе. И кэбби... он ведь узнал его сразу, потому что встречался с тобой раньше? Ведь поэтому?!
- У нас одно лицо, - бросил он без всякого выражения. У него не смеялись глаза, никогда не смеялись. – Но он мне не брат. Сядь.
Я послушно сел на место, не отрывая взгляда от его застывшего рта, все еще в морщинках конвульсивного смеха. В глаза смотреть я не мог.
Он взял в руки одну из кроссовок, огладил любовно, нежно.
- Я забрал их... Столько простоять в сыром подвале, конечно, они немного подпорчены изнутри, но ведь, в конце концов, я хранил их столько лет... Сумею уберечь от плесени.
- Это кроссовки того мальчика..? – сценарий третьего действия его пьесы я помнил почти наизусть, даже те реплики, что никак меня не касались.
- Карла Пауэрса? О да! Они великолепно сохранились, правда?
- Твой... первый? – я стрелял вслепую и, кажется, угодил в цель.
- Да. Первый человек, которого я убил. Раньше мы только смотрели. Наблюдали. Делали выводы.
- Мы?
Он притворился, что не слышит вопроса. Нежно провел двумя пальцами изнутри, там, где, как я знал, обувь была подписана – давным-давно, мальчиком, которому сейчас было бы тридцать два...
- На простые вопросы... – пробормотал он, разглядывая обувь чуть сбоку, отчего его застывшее лицо отражалось в покрытой пылью крышке фортепиано, - ...всегда можно дать простой ответ. Как же эти кроссовки оказались в запертой комнате, от которой лишь один комплект ключей и которой уже давно никто не интересовался? Неужели, кто-то выкрал ключи у бедной миссис Хадсон? Или тайком сделал слепок? Подобрал отмычку? Зачем такие сложности, детка?
Я напряженно наклонился вперед, чтобы услышать ответ, даже если он только подумает о нем. У меня в голове была пустота, или, вернее, туда словно запихнули свернутые как попало старые газеты, и уже не прочесть ни одной целой фразы, так все перепуталось и выцвело...
- ...потому что жилец, который последний спускался в подвал, попросту оставил их там. Просто принес и поставил на пол.
- Боже... – прохрипел я, пытаясь сдержать слезы (ничего общего с жалостью или печалью, просто физиологическая реакция на стресс, к тому же в зале было пыльно), - Он и ты...
- Да, - он криво ухмыльнулся и развел руками, словно предлагая полюбоваться невероятным феноменом. – Поэтому наш детектив и помнит комнату, в которой абсолютно точно никогда не бывал! Иногда такое случается, де-жа-вю, но кто знает, а не встаете ли вы по ночам, чтобы посетить те места, которые наутро кажутся вам смутно знакомыми? Не блуждаете ли вы в Зазеркалье? Он, человек с совершенной зрительной памятью, тоже мог бы с тяжелым сердцем списать это на эффект дежавю, если бы не реплика его квартирной хозяйки: вы ведь осматривали эту комнату, когда въезжали, мистер Холмс! О-о-о! – он жестом смертельно замерзшего потер руки. - Ему пришлось промолчать, чтобы не сойти за сумасшедшего, и в этот момент уверенность его поколебалась и разум дал крен!
- Боже, - повторил я. До меня медленно, болезненно медленно доходил весь смысл сказанного. – Тогда выходит, я не смогу его...
- Убить? О, дорогой, неужели ты думал, что смерть – ставка в этой игре? Как скучно!
Он заставляет меня быть им, почти благоговейно подумал я. Он заставляет меня говорить, как он, думать, как он! Боже...
- Тогда что?! Что я должен сделать?
Он резко поднялся, полы плаща взметнули еще одно облачко пыли. Навис надо мной и тихо шепнул:
- Пусть исчезнет. Я устал быть его должником.
- Как? – у меня по щекам катились эти глупые слезы, от пыли, от напряжения, от страха. И Мориарти вытер их тыльной стороной затянутой в кожу кисти, достал платок и вновь промокнул мне глаза.
- Пусть сам отправляется в Зазеркалье! Пусть боится своего отражения и собственной тени, пусть сойдет с ума! Для этого всего-то и нужно убедить его, что я реален вне этого тела... – он взял мою руку за запястье и положил себе на грудь. – Нужно закончить то, что мы начали с ним давным-давно, в мае восемьдесят девятого. Ты больше не плачешь?
Я со стыдом прикрыл глаза другой рукой.
- Это нервное.
- Конечно.
- Почему только сейчас?
- Потому что... – он снова растянул губы в подобии улыбки, - недавно мне начали мешать. Один человек, несколько похожий на тебя. Знаешь, из тех, что может заставить ангела вернуться на землю. И, чтобы не исчезнуть однажды, мне пришлось действовать быстро...
- Ты не исчезнешь! – выкрикнул я, а он, повернувшись на каблуках, уже стремительно шел к выходу.
- У меня мало времени. Завтра в полночь! Увидимся!
Мы расхохотались одновременно. А у выхода он остановился и закончил скороговоркой:
- Карл Пауэрс ведь из Сассекса, как ты помнишь. В Сассексе наше фамильное поместье. Мы были на домашнем обучении, поэтому среди школьных друзей мальчика не найти фамилию Холмс. Но проклятый сопляк был слишком любопытен. Он кое-что прознал про нас. Пришлось... найти способ заставить его молчать. Слишком сильное потрясение... Кое-кто не хотел помнить об этом. Тогда-то все и началось! Один на стороне демонов, другой – ангелов, один убивает, другой находит разгадку. Какая восхитительная игра, не правда ли?
- Почему он не помнит о тебе? – крикнул я ему в спину.
 Спросишь у Майкрофта Холмса, - гулко донеслось из коридора.

От бассейна, в котором много лет назад умер Карл Пауэрс, у меня почти не осталось воспоминаний... Только давящее чувство по центру лба, будто мне вот-вот вынесет мозги револьверная пуля. Да так, собственно, оно и было.
Ричард Брук скулил бы там от страха, у него, весьма вероятно, пошла бы носом кровь, или закапали слезы, или так тряслись бы руки, что их невозможно было вынуть из карманов (они и дрожали, по правде говоря, совсем немного). Но роль уже завладела мной, и человек, которым я был в ту минуту, ловил кайф, стоя под прицелом армейского браунинга...
О-о, вот это был адреналин! Особенно когда меня схватили в охапку, пытаясь дать Шерлоку Холмсу шанс спастись! Я глядел во все глаза — только на него. Пытался отыскать отличия. Мне казалось, я все еще вижу в его зрачках след какого-то пережитого ужаса, что-то детское и больное... Мой Мориарти, дьявол во плоти, глядел надменно, и взгляд не выражал эмоций. А этому вот было страшно, было досадно, его разбирала злость, но вот уж скуку он точно не ощущал! Не теперь.
Моран, еще одно любимое детище Мориарти, сработали как часы. Когда на тебя нацелено столько высокоточного оружия, поневоле станешь сговорчивее... Джону Уотсону пришлось меня отпустить, а иначе свернул бы шею, я не преувеличиваю! Он убил бы меня голыми руками, этот человечек-ходячая-помеха! Я взглянул на него только раз, и считал эту решимость с его лица. Но – Моран. М.О.Р.А.Н. Пять алых пятнышек от лазерных прицелов на лбу, на груди, и ты уже смирнее ягненка на бойне!
Думаю, Мориарти, впоследствии просматривая запись нашего рандеву, испытал тоже, что и я – блаженство. Я и сам прогнал отлично смонтированный ролик (снимали с трех точек) раз десять, не меньше!
Это всего лишь третье действие нашей пьесы, но все ружья, висящие на стенах, уже заряжены.
Вот появляется Джон Уотсон. Лохматая макушка, бледное лицо Холмса напротив. Первый удар по его рассудку. Ты ведь на секунду поверил, что бравый доктор заодно со мной, а? Я даже стопкадр ставил пару раз, чтобы насладиться этой картиной! Мне нравится страх в его глазах, нравится заставлять плясать, словно марианетку. Джон Уотсон, обвешанный взрывчаткой, как рождественская ель, повторяет текст, который я шепчу в микрофон; даже если отключить звук, я воспроизведу каждое его слово... О, если бы это видеофайл можно было посмотреть сейчас! Если бы я еще раз мог увидеть свой маленький триумф... Но жесткий диск моего ноутбука отформатирован и девственно чист. Поэтому я вспоминаю. У меня далеко не совершенная, но все же хорошая зрительная память.
Мой выход. Лицо безумца, глаза гиены. Руки в карманах – дрожат. Десятки раз отрепетированное «Приииивет». Как тебе это, Шерлок Холмс? Как тебе сбывшийся воображаемый враг? Он ведь такой, каким ты его хотел – и боялся – представить, потому что создан тобой.
Я торжествую. Сводить с ума так весело! Все, что я говорю, полнейшая чушь, не имеющая отношения к действительности, но зато удобно, как патроны в обойму, вкладывающаяся в безумный мозг моего главного зрителя.
Флешка с планами Брюса-Партингтона летит в нежно-голубую, стерильно пахнущую воду. Это нужно, чтобы чуть позже он сопоставил факты и «догадался»: мне не нужны секретные документы, ведь у меня шифр ко всем замкам. Теория заговора – беспроигрышный ход, главное вливать ее дозировано.
Потом меня хватают в охапку и давят на горло. Отважный доктор Уотсон снова рискует жизнью, очаровательно. Он взмок от пота в своей походной куртке, он горячий и злой, как бультерьер на сворке. А меня колотит дрожь, и я проговариваюсь. Я говорю: «Люди привязываются к своим домашним животным», - и это относится равно как к нему, так и ко мне. Но в остальном я безупречен.
Моран подключают оставшихся снайперов (если приглядеться, можно заметить небольшое движение вверху, на трибунах), и Джону Уотсону приходится меня отпустить. Он жалобно смотрит на огонек прицела на лбу своего приятеля. Думаю, в отличие от меня, он видел много смертей. Я даже сочувствую ему. Самую малость. Ведь только я знаю, что никто из Моран не тронет Шерлока Холмса, более того, они будут оберегать его до последнего вздоха – славные, милые, чудесные смертники! А у их новенького, белорусского рецидивиста Бейвика, такой забавный акцент...
Дальнейшее сливается в один сплошной оргазм. Кажется, я импровизирую, но в итоге – почти дословно повторяю написанную для меня роль.
- Я такой непостоянный!
- Я не могу оставить вас в живых.
- Все, что я могу сказать, уже приходило тебе в голову.
Его нужно заставить решиться на первый шаг к самоубийству... Почему Мориарти настаивает именно на самоубийстве? Что это ему даст? Я не знаю...
Шерлок Холмс готов рискнуть. Он уже готов умереть, но только если утащит меня с собой... Хорошо, очень хорошо. Потом мы закрепим этот навык.
На него нацелены пять винтовок, он опускает дуло револьвера, уверенно целясь в «куклу», начиненную взрывчаткой. Бог мой, а ведь это могла быть и настоящая взрывчатка. Мориарти знает, что нужно быть достоверным даже в самых незначительных мелочах... Я иногда забываю об этом.
Взрывчатка могла быть настоящей. У Холмса могли сдать нервы. Уотсон мог сделать глупость...
Но нелепая в зябкой тишине бассейна мелодия означает: антракт. Занавес падает, зрители идут в фойе... Я не помню ни слова из тех, что произносит по телефону мелодичный женский голос. Я прислоняюсь плечом к скользкой от испарений стене коридора, и кто-то из «нянек» Мориарти уводит меня.
Уже в машине у меня начинает идти носом кровь.

Спроси у Майкрофта Холмса.
Спроси у Майкрофта Холмса.
Спроси у Майкрофта Холмса.
Я никогда не прощу Мориарти за то, что он сделал со мной. Игра должна оставаться игрой, спектакль – спектаклем, сценическое действие не может выплеснуться в зал, между актером и зрителем должна быть граница. Я был уверен, что взрывчатка – муляж, а она оказалась настоящей. За мной не должны были прийти гладко выбритые мужчины с оружием, а они пришли. Майкрофт Холмс, истинный deux ex machina, решил показать себя во всей красе.
Майкрофт Холмс до определенного момента оставался для меня мягким, чуть глуховатым голосом из телефонной трубки. В воображении я дорисовывал ему узкий нос и подрагивающие губы, я почти угадал с его неправильным, на грани уродства, лицом и несколькими бородавками. Шотландское имя, шотландские веснушки на кистях. Услышав мое «привет, Джеймс Мориарти слушает», он молчал чуть дольше, чем нужно, и потрясением веяло от телефона. В тот момент рядом сидел его не-брат. Длинная ладонь лежала у меня на плече. Так мне было спокойнее. Мы говорили в унисон: я – вслух, он – шевеля губами, чуть опережая мою воркующую речь. Мы знаем друг о друге, мы уже делили территорию, мы даже однажды сотрудничали, мы хорошо осведомлены о возможностях противной стороны. «Мы» - это Джеймс Мориарти и Майкрофт Холмс. То есть теперь - я. И голос из динамика.
У меня создалось впечатление, что во время разговора Холмс-старший силился проснуться. Но владел собой идеально, даже элегантно вкраплял в речь едкие шуточки. И я ловил себя на мысли, что совершенно не помню, какая роль ему отведена в сценарии... Что-то об обманутом обманщике? Забыл.
Поделом мне.
Спроси у Майкрофта Холмса — не метафора. Я действительно оказался в его руках. Кажется, так было задумано, но честное слово, я с удовольствием отыграл бы назад и отказался от роли, чтобы никогда в жизни не пережить этот «арест».
Я ночевал в тихом отеле в центре Мэрилебон Виллидж. Мне приходилось часто менять номера, останавливаться в гостиницах под разными именами, это вряд ли помогало избавиться от слежки, но создавало определенные затруднения для всех, кого я интересовал. Перед своим отъездом в Девоншир ко мне пришел Мориарти. Теперь я понимаю, как нужна была ему эта поездка. Настолько, что Шерлоку Холмсу, вначале не собиравшемуся (как видно на видеозаписи с Бейкер-стрит) ехать в Баскервиль, внезапно пришла идея туда отправиться... Меня оставляли одного, как провинившегося ребенка. Что он мог поделать, не правда ли? Его противник терял рассудок, но не хватку.
Зеркало над камином уже пугало его («А что не так с моим лицом, Джон? Я ведь себя не вижу»). Возможно, он подсознательно ожидал, что его собственное отражение однажды улыбнется оттуда моими губами. Поверьте, я и сам иногда пугался своей безумной ухмылки. Никаких лишних театральных эффектов, это действие отличалось удивительным минимализмом. Мы не давали ему наркотиков в пище, не посылали угроз. Только напряженная работа ума, только загадки без ответа. Но даже проходя мимо зеркала он старался отвести глаза, особенно если оставался один... Это было нам на руку: за зеркалом находилась одна из камер. Еще одна – за портретом Руперта Брука, стихи которого я учил в школе... И третья – между двухтомником Ричарда Баха и «Жизнью великих композиторов». Остальные, если они и были, установили не мы. Думаю, он знал обо всех. Но с уверенностью, основывающейся на том, что тот, кто «пробрался» в его квартиру, очевидно, хорошо знал все его привычки, не тронул ничего лишнего и не оставил следов, заключил: неизвестный наблюдатель – его брат. Как легко обмануть человека, способного к гениальным обобщениям, если он не помнит, что живет внутри него!
Я часто просиживал в Баттерси за мониторами, демонстрирующими захламленную квартирку во всей красе. Особенно мне нравились моменты, когда Холмс «уходил вовнутрь». Для него самого, лишенного возможности отсматривать запись и узнавать о действиях себя-номер-два, и для его близких, это выглядело как несколько пропавших часов (милая особенность гения). Он начинал говорить, уступал место Мориарти, а потом «возвращался» и продолжал разговор с того места, на котором прервался... Я торжествовал, наблюдая, как он старается не списывать это на болезнь, выдавать за норму. Отключки его беспокоили. Он использовал энергетики, кофе, кофеин в ампулах, все, что могло заставить его держаться на плаву. Думаю, раньше с этой целью он применял и наркотики, но с появлением Джона Уотсона стимулирующие препараты были забыты. Верный блоггер не знал об этом, иначе прежде «Алюминиевого костыля» написал бы «Как прожить без колес» или что-то в этом роде.
Но, ограничивая продолжительность сна и отказавшись от препаратов, он только сильнее изматывал себя, а значит, давал Мориарти пару лишних часов.
Было три четверти первого. Тонкую занавеску гостиничного окна подсвечивало зеленым неоном. Может, мне это только приснилось, а может и правда он скользнул в номер, черный и узкий на фоне света из коридора, неслышно снял пальто. Сел на краю кровати, без каких-либо эмоций рассматривая меня. Потом лег рядом.
- Ты уезжаешь... – пробормотал я недовольно. Улегся на руку, наблюдая, как он смотрит в потолок. – В Караче было жарко?
Он не ответил. От него ощутимо пахло табаком: в отличие от Шерлока Холмса, в последнее время он позволял себе курить – и, возможно, делал это намеренно, с удовольствием наблюдая, как первого ломает абстинентный синдром.
- После суда действие контракта закончится, - я злился на его молчание и нес чепуху. – Продлевать я его не собираюсь. И надеюсь никогда о вас больше не услышать. Хватит с меня этих игр.
Он молчал. Я усилием воли вывел себя из роли, потому что Джим легко позволял себе лишнее. Он, словно рептилия, тянулся к чужому теплу. Положить голову на грудь лежащему рядом и сладко уснуть. Глупо. Я сел.
- Как только появится возможность, я уеду в Ирландию. И никакого международного розыска, ясно?
- В Килкенни две кошки сцепились, - сказал он внятно, - Себя они лучшими мнили...
- Пытались они друг друга убить. Я помню этот стишок. Там две кошки, связанные за хвосты, дрались друг с другом, не жалея лап, и в конце концов обе... Почему ты об этом вспомнил?
- Ты ведь доиграешь свою роль? – он взял меня за запястье, я знал эту штуку, но мой пульс, уверяю, был ровен.
- Разумеется. Это в моих интересах.
- Помни вот что. Шерлок. Думай о нем все время, когда у тебя появится соблазн сдаться.
- Я буду думать о тебе.
- Не думай обо мне ни в коем случае. Забудь. Сотри из памяти.
- Ты говоришь так, словно я шпион на сверхсекретном задании.
- Это недалеко от истины.
Он сел напротив меня и, продолжая мягко обхватывать запястье, прижал другую ладонь к виску.
- Это гипноз? – неловко пошутил я. – Ты меня загипнотизируешь?
- Шерлок, - шепнул он. – Вот что действительно важно. Помни, Шерлок. Только он.
Думаю, читателя, если случится чудо и мои записи кто-нибудь прочтет, заинтересует: а переспали ли мы?
Да. Да, черт возьми. И он твердил «Шерлок» мне на ухо, а я был словно под наркотой, в каком-то беспамятстве, эйфории. Ни черта не помню, только что раздевался он очень быстро, ловко, трахался молча и не закрывал глаз. Тяжелый, очень горячий. Живой.
Мой.
Я проснулся один, на сбитых, съехавших на пол простынях, а около часа дня меня уже везли в Белмарш. И я все еще не паниковал, даже когда привели в камеру с одной единственной койкой у стены, потому что на коже до сих пор оставался его запах. Это успокаивало. Меня предали, а я радовался его запаху... Не идиот ли?
Знаете, меня ведь не били. Они не пользуются этим со времен холодной войны. Есть другие методы. Во-первых, заставить потерять счет времени. У следователей на руках нет часов, камеры без окно, всегда горит свет. Изматывающие допросы. Три часа, шесть часов. Дают воду. Сначала пьешь, потом, не стесняясь уже никого, выплескиваешь себе в лицо. Это не помогает. Переводы из камеры в камеру, бессмысленные, необходимые только для того, чтобы не давать уснуть. Я засыпал сидя. Я засыпал стоя! Меня деликатно тормошили, и все продолжалось снова. Психотропные начали колоть, когда стало ясно, что я не скажу ни слова. Я не мешал им. Покорно вытягивал руку и смотрел, как во вздувшуюся вену входит игла одноразового шприца-ручки. Меня спрашивали о чем-то, чего я не знал. Пакистан, Сирия, ИРА, русские олигархи, тренировочные лагеря в Алжире... Меня не посвятили ни в одно из этих дел, и моя память была девственно чиста. Как и выданная в первые сутки футболка, на которой – ни следа его запаха. Я поворачивал голову, так, чтобы обнюхать свое плечо, где он оставил засос... Бесполезно. Запах исчез, испарился. Меня бросили одного, в темноте. Я заплакал тогда – кажется, в последний раз.
Со временем они начали задавать правильные вопросы. Шань. Дзундза. Ковентри. Адлер. Я знал о них и мог бы ответить, но я, закатив глаза под веки так, что становилось больно, рисовал в уме десятком разных шрифтов одно только слово - «Шерлок», да иногда напевал песенку про котят из Килкенни. Не помню, как у меня оказалась использованная ручка, но, до того, как они успели поднять тревогу, я выскреб прямо по стенам, по стеклу столько «Шерлоков», сколько смог. Только это помогало мне держаться. Только то, что они принимали за одержимость, и что на самом деле было способом сконцентрироваться.
Даже если бы я захотел заговорить, то просто не смог бы. Я не помнил ничего о своей прошлой жизни. Я сидел, глядя в темноту, которая заливала меня изнутри, и отвечал «Да, сэр, нет, сэр» на все вопросы очередного следователя.
А потом в комнату для допросов пришел Майкрофт Холмс. Я узнал его вкрадчивый голос и улыбнулся. «Спросишь у Майкрофта». Мне было, что у него спросить.

Усталый, вылизанный, как чистоплотный кот, длинный и гибкий в сочленениях человек напоминал смертельно больного. Я, очевидно, был для него запущенной опухолью, которая медленно прорастала метастазами в его отлаженный мирок. Что он хочет от меня? Теорию заговора? Я дам ему теорию заговора, и он съест ее, мелко глотая и даже не подавившись. Просто потому, что нет ничего более нереального, чем мое существование. Остальное – возможно. Даже компьютерный код-ключ.
Помните, «имя Майкрофта Холмса – ключ от всех дверей»? Он сам подал нам эту идею. Он, сам того не замечая, еще с первого телефонного разговора (а возможно, и раньше, с первого прослушанного звонка на ярко-розовый коммуникатор), начал повторять за мной самые красочные идиомы. Я сказал, что люблю наблюдать, как пляшет под мою дудку его братец, он же выплюнул эту же фразу Шерлоку Холмсу в лицо в полном мертвецов самолете... Да и саму идею с крушением беспилотного лайнера, очевидно, уже когда-то использовали в «Янус». Он был уверен, что выдумал это сам, а на самом деле повторял нашу ложь.
- Мы давно наблюдаем за вами, мистер Мориарти... – начал было он.
- Шерлок, - сказал я.
Он молчал довольно долго.
- Что вы хотите о нем узнать?
- Все.

Комментарии

Комментарии:

1. В основе лимерика про кошек из Килкенни лежит предание о том, что в Ирландии солдаты Кромвеля для развлечения связывали за хвосты драчливых котов и наблюдали за побоищем. В Килкенни же обитали настолько свирепые кошки, что драка могла закончиться только тогда, когда от обоих соперников оставались лишь хвосты. В моем переводе лимерик звучит так:
В Килкенни две кошки сцепились:
Себя они лучшими мнили.
Пытались они
Друг друга убить -
И обе в итоге убились.

2. Гриффитс (Гриффитс Колледж) — один из самых молодых и прогрессивных университетов Ирландии. В Гриффитсе, кроме прочего, готовят специалистов по компьютерным технологиям.

3. Гейт, Эбби — крупные ирландские театры.

4. Двойная звезда (Двойник, Мастер перевоплощений) — фантастический роман Р. Хайнлайна об актере Лоренцо Смите, волей обстоятельств вынужденном играть видного политика во время болезни, а потом и после смерти последнего.

5. NIBSC — Национальный институт биологических стандартов и контроля. Важнейшая инстанция по контролю за использованием медицинских препаратов в Великобритании.

6. ISAF - Международные силы содействия безопасности в Афганистане.

7. На пылающей палубе мальчик стоял... - начало поэмы «Касабианка» Фелиции Доротеи Химанс.

8. Брук и Фишгард неточно цитируют пьесу Шекспира «Король Лир» о короле, решившем разделить наследство между тремя дочерьми, ориентируясь на то, которая из них любит его больше. Этот же сюжет, как мне кажется, обыгрывается и в сериале, в сцене беседы Мориати и Шерлока на Бейкер-стрит («Он любит меня больше!»)